— Ну и взяточники! — возмущался он. — Вот обжоры! Раньше про таких говорили: «Верблюда живьем проглотит», — а теперь не знаешь, что и сказать… Овец — отарами, коней — целыми косяками берут… Да и городские начальники, чтоб их бог покарал, без стеснения хапают: один Исхак двадцать отборных коней Казанцеву отдал за должность для Такежана! Понятно, почему у того Такежан с языка не сходит!.. А теперь новые волостные принялись возмещать свои убытки, кровь у народа сосут…
— Ну, а бии что — неужели и они все тоже взяточники? — спросил Абай.
— Обо всех не скажу, но, конечно, и они себя не обидят. Посуди сам: идет, скажем, тяжба между Кереем и Тобыкты, спорщики сперва обращаются к волостным, а те, передавая дело бию, обиняками дают понять: «Присудишь в пользу того-то — получим…» А бии — святые, что ли, чтобы выносить решение по справедливости?.. Ну и делятся…
— Говори прямо — неужели и Жиренше с Уразбаем берут?
— А как же? Тут и спрашивать нечего!
Абай покачал головой:
— А я обоих их считал друзьями!.. Сам же их в бии вывел… Может быть, ты преувеличиваешь? Я хотел бы по-прежнему верить в их честность… Если и они взяточники — где же взять честных людей?
Абай замолчал, горько задумавшись. Замолк и Ербол, воздержавшись от дальнейших рассказов об их грязных проделках: говорить плохое про людей, которых другой называет друзьями, он не мог: Абай сам когда-то повторял ему: «Ссора с близкими и друзьями рождается сплетнями и нашептываниями».
Абай и его спутники долго не могли разыскать места, где остановились родичи. Юрты бесконечными вереницами тянулись по обоим берегам реки, порой в два ряда, образуя правильные улицы. Семи-, восьмистворчатые юрты попадались редко, — большинство съехавшихся привезли пяти-, шестистворчатые новенькие белые юрты, разукрашенные цветным сукном и вышивками. В стороне от них лепились кучками маленькие, закопченные: это были кухни и помещения для прислужников. Вдоль рядов юрт стояли на привязи жеребята — на съезд вместе с верховыми и упряжными конями пригнали и дойных кобылиц.
Вскоре Абай и его друзья увидели юрты, поставленные для начальства. Посредине возвышались три восьмистворчатые, соединенные друг с другом, а по обеим сторонам их были установлены в несколько рядов юрты поменьше, тоже соединенные по две, по три. Вокруг суетились волостные, бии, старшины, шабарманы. Здесь же сновали пастухи и просто съехавшийся люд. Пестрота чапанов и камзолов, разнообразие седел и конского убора привлекли внимание Абая. По различному покрою шапок можно было видеть, что тут были представители всех съехавшихся племен и родов: мелькали четырехклинные низенькие шапки тобыктинцев, высокие и узкие тымаки кереев, стеганые шестиклинки сыбанцев и восьмиклинки уаков. Выстроившись в ряд, перед юртами начальства стояли со своими толмачами волостные, их кандидаты и все бии-долынжи Сыбана, Тобыкты, Керея и Уака. Из главной юрты вышли чиновники в белых картузах и в кителях с золотыми пуговицами в сопровождении урядников и стражников.
Глядя на эти приготовления, Ербол рассмеялся:
— Что это они выстроились? Поминанье, что ли, читать собираются?
Шаке тоже удивился:
— И встали отдельно от всех… Отделились от народа, как козы от овец! Зачем это?
Асылбек, сам бывший волостной, объяснил причину такой суматохи:
— Начальства ждут… Ояз приехать должен… Да вон, смотрите, уже и повозки видны!
По ровной зеленой долине к юртам неслись вскачь шесть-семь повозок, звеня колокольчиками. Впереди сломя голову скакала целая толпа шабарманов и стражников, поднимая на весь Балкыбек шум и топот, как на большой байге.
— Какой ояз! Тут целая куча начальства едет! — заметил Абай.
Шаке, который тоже побывал здесь несколько дней назад и знал все новости от своего брата Шубара, нового волостного, подтвердил:
— Говорили, что приедут два ояза нашей области — и наш семипалатинский уездный, и каркаралинский… Наверное, это они…
Действительно, две большие повозки отделились от остальных и остановились у юрт. Уездные начальники направились к входу, волостные и толмачи потянулись за ними, разбившись на две кучки, а старшины и шабарманы поскакали в разных направлениях, не разбирая дороги, ругая каждого встречного и размахивая нагайками.
— От сумасшедшего лучше подальше держаться, — сказал Ербол, тронув коня. — Поедем-ка в сторону, они от одного вида начальства одурели!
Им пришлось долго разыскивать свои юрты. Баймагамбет, Мамырказ и Казакпай метались по сторонам, расспрашивая всех, где стоят юрты сыновей Кунанбая. Баймагамбет первым вернулся к спутникам с сообщением:
— Юрту Такежана нашли!
— У него останавливаться не будем, — коротко ответил Абай.
Потом прискакал Казакпай:
— Ха! Здесь аул Исхака! Остановиться туда будем, Абай? — сказал он, забавно ломая казахские слова: за многие годы он так и не научился хорошо говорить по-казахски.
Абай также коротко отказался. Ербол пояснил остальным:
— Нынче он — волостной Кзыл-Молинской волости, зачем быть обузой чужому роду?..
Братья-волостные расположили свои юрты в одной линии: следующая стоянка принадлежала внуку Кунанбая Шубару, новому волостному Чингисской волости. Он сам выехал к родным на рыжем иноходце. Это был высокий и широкоплечий жигит с правильными чертами лица, Чуть заметно тронутого оспой. Для избрания в волостные ему не хватало двух лет, но иргизбаи записали его двадцатишестилетним и выдвинули на эту должность: несмотря на молодость, он был грамотнее и образованнее других и, проучившись у Габитхана около десяти лет, мог даже получить звание муллы. Не довольствуясь этим, он, по примеру Абая, выучился по-русски у своего толмача. Решительный, деятельный, смелый, он выделялся среди сверстников и на сборах нередко давал направление спорам и решениям. Старшие родичи поручали ему на выборах и переговоры с русским начальством.