Путь Абая. Том 1 - Страница 70

— У темно-серого — грива и хвост черные. Пусть он и будет траурным конем. Во время кочевок он будет ходить под седлом хозяина, покрытым черным, — решил он.

Здесь же, у траурного стяга, старейшины решили, какое количество скота и имущества следует выделить на похороны.

«У богатых смерть расточает клад, а у бедных — оголяет зад». Божей не богач, но и не беден. Как он может быть бедным, когда за ним стоят такие родичи, такие друзья? Тот, кто делил с ним все при жизни, разве покинет его теперь? Как они могут забыть его, когда его могила еще не успела зарасти травой?

Никто не сказал этого вслух, но все подумали так.

И родичи приняли на себя все хлопоты о похоронах. Мало того — было решено, что семья Божея сама не израсходует ни одного козленка. В течение целого года всякий усталый, бесприютный путник, проголодавшийся в дороге, близкий и дальний, даже совсем чужой, будет находить приют и покой в доме Божея. Их благодарность и молитвы дадут Божею полное блаженство на том свете.

В то же утро на совете было решено убрать траурную юрту самыми ценными вещами и украшениями. От Суюндика, Байсала и Байдалы были принесены богатые ковры и шубы, узорчатые кошмы, драгоценное убранство.

В траурной юрте сидела убитая горем байбише Божея. Вокруг ее бледного смуглого лица был повязан белый платок. Распущенные черные волосы падали на плечи. На ее бескровном, усталом лице ясно выступали голубоватые жилки. Кровь на расцарапанных в порыве горя щеках еще не подсохла.

Обе дочери Божея сняли девичьи шапочки и накинули на головы черные шали. Сразу же после смерти отца они сложили тоскливый плач и с самого утра встречали этим скорбным напевом всех, приходящих почтить умершего.

Отовсюду съезжались все новые и новые люди. Они толпами двигались из обширных равнин; далеких жайляу, из горных ущелий, змеящихся по ту сторону Чингиса. Земля содрогалась от конского топота. Несколько дней над аулом стоял заунывный плач по умершему.

Тело Божея решено было не оставлять на жайляу, его отвезли на зимовье через перевалы Чингиса и похоронили в Токпамбете, около его зимовья.

В похоронах Божея, чтимого всем народом, не участвовал один лишь Кунанбай.

По предгорьям

1

До полудня еще далеко, а душная, тяжелая жара уже невыносима. На небе не сыщешь тучки хотя бы величиной с монетку. Давно не было дождя, все лето жгучий томительный зной сушит землю. Но река Баканас многоводна, берега ее богаты травами, кустарниками, дикой акацией, ковыльными и полынными кормами, и потому аулы стремятся сюда на жайляу. Не будь такой жары — лучшего пастбища не найти.

Абай, обливаясь потом, вышел из юрты.

Люди, изнемогая от зноя, едва волочили ноги по солнцепеку. Огромный желто-пегий пес лежал у Большой юрты. Он широко разинул пасть, высунул язык и быстро, часто дышал.

Табуны оставили пастбища, забрались на голую вершину отдаленного холма и сбились в кучу, спасаясь от назойливых, свирепых оводов. Овцы, вернувшиеся с выгона, повалились в прибрежную грязь. Коровы влезли в самую воду и дремали там, высунув только головы. Несколько бычков и телок, оставшихся на берегу, метались во все стороны, спасаясь от оводов. Задрав хвосты, раздув ноздри и выпучив глаза, они, точно перед убоем, носились как очумелые.

Тундуки юрт закрыты, весь нижний войлок поднят.

Абай не знал, куда деваться от зноя. Он долго стоял возле юрты, как в полусне, потом лениво зевнул и побрел к реке. Капли пота текли с его носа, голова трещала от духоты, он готов был проклинать Баканас с его жарой.

В реке купались мальчишки. Оспан и Смагул больше всех брызгались и орали. Абай отошел в сторонку от них и бросился в воду. Два раза подряд он переплыл широкий, полноводный Баканас туда и обратно и, сразу повеселев, принялся нырять. Оспан по берегу подбежал ближе, следя за Абаем с завистливым восхищением.

— Нырни еще раз! Еще! Вот так! — кричал мальчик, шлепая себя по бедрам. Вдруг он с разбегу вскочил на спину Смагула. Тот начал метаться, стараясь сбросить братишку.

— Меня стригун не смог сбросить, — вертись, сколько хочешь, не скинешь! — торжествовал Оспан. Он обхватил Смагула за шею и пришпоривал его ногами, как коня.

Смагулу пришлось смириться. Покорно таща Оспана, он подбежал к Абаю и шлепнулся в воду вместе с седоком.

Озорство Оспана уже давно надоело Абаю. Года два назад он сам любил повозиться с братом, но теперь неугомонный мальчишка докучал ему, и Абай всячески его избегал. А если шалун не отставал, Абай строго прикрикивал и отгонял его. И сейчас он вышел из воды, неторопливо оделся и собрался идти домой.

На берегу, у самой реки он заметил Такежана. Верхом на коне, нарядно одетый, тот выглядел настоящим жигитом. На руке у него сидел сокол. Его черногривый буланый конь-четырехлетка весь взмылился, грыз удила, рвался и не мог успокоиться.

В тороках у Такежана висели пестрая варнавка и две утки. Увидев уток, дети бросились к Такежану, крича наперебой:

— Э, агатай, мне!..

— Мне!.. Отдай мне!

Обычно после охоты Такежан дарил свою добычу детям, но он любил, чтобы, ребятишки упрашивали, умоляли, всячески унижались перед ним. Зная это, дети не отставали от его коня.

Такежан взглянул на Абая и самодовольно улыбнулся. Он всегда старался подчеркнуть свое превосходство над братом. Он, Такежан, — уже взрослый жигит, может охотиться с соколом… Что перед ним Абай? Недоросток, мальчишка! А Такежан этим летом уже ездил к невесте. У него друзья среди настоящих жигитов. Он подкарауливает в кустах девушек, чтобы поднять переполох. Нет, Абаю до него далеко!..