Действительно, в Каркаралинске был избран новый ага-султан — Кусбек, потомок тюре Бокея. Кусбек и раньше занимал эту должность, но был вынужден уступить ее. С первого же дня возвращения к власти он повел себя по отношению к Кунанбаю недоброжелательно, мстя ему за свое поражение на прошлых выборах. Через Баймурына он усиленно поддерживал сторонников Божея.
Ага-султаны сменились, но майор оставался тот же. Теперь и он косо поглядывал на Кунанбая. Сообща с Кусбеком они с самой осени затягивали дело и скрытно от Кунанбая переписывались с корпусом, стараясь добиться того, чтобы суд происходил в Омске. Если только удастся передать дело туда, можно почти ручаться, что Кунанбай будет сослан.
Но эта тайная стрепня не укрылась от Кунанбая, и он сразу же привлек к делу наиболее влиятельных и сочувствующих ему людей, в первую очередь Алшинбая.
Стоило только вмешаться Алшинбаю, как Кусбек начал постепенно отходить в сторону и облегчать ход следствия. Но некоторые жалобы уже успели попасть в Омск. Прибывший оттуда чиновник оказался достаточно прожорливым, и теперь приходилось считаться не только с майором. Расположить их к себе и добиться прекращения дела было поручено Алшинбаю. Для этого требовались бешеные взятки и богатые подарки, а Кунанбай и Алшинбай уже нуждались в деньгах.
В половине зимы в Каркаралинск приехал крупный семипалатинский купец Тинибай. Целая вереница ямщиков везла за ним тюки мануфактуры и других ценных товаров. Он приехал для скупки шкур.
В его торговле Кунанбай и Алшинбай были всегда большой опорой. Для выгодного размещения мануфактуры в долг, под залог скота, купец всегда должен пользоваться поддержкой главарей племен и местных правителей. Тогда впоследствии за овцу он может получить бычка, за бычка — вола, а за ягненка — овцу: старейшины и правители сумеют взыскать недоимки. Еще в прошлом году Тинибай настоятельно просил Кунанбая породниться с ним. Кунанбай счел для себя унизительным отдать свою дочь за городского купца. Он боялся сплетен и пересудов, — выдал, мол, дочку за незнатного, продал за деньги, за богатство. Но определенного ответа он Тинибаю не дал и надежды у него не отнял.
Теперь Тинибай возобновил свое сватовство как раз тогда, когда Кунанбай испытывал острую нужду в деньгах. В переговорах участвовал Алшинбай, и дело кончилось сговором: свою младшую дочь от Улжан — Макишь, воспитывавшуюся в ауле Кунке, Кунанбай именем божьим обещал в жены сыну Тинибая. Купец открыл свату кошелек, и майор быстро пошел на уступки. Но Кунанбая беспокоило, пойдет ли на подкуп прибывший из Омска чиновник Чернов. Два вечера подряд Алшинбай и переводчик Каска угощали и обхаживали Чернова и наконец принесли радостную весть. Алшинбай вошел к Кунанбаю с сияющим лицом:
— Я тоже боялся, что в этом чиновнике — смертельный капкан для тебя… Дай ему бог здоровья — он оказался человеком прожорливым — только успевай подносить. Зажмурит глаза — и знай себе гложет и гложет без остановки… Что ни дай — ничем не брезгает. Ему даже свежего мяса не нужно: можно подсовывать и шерсть, и волосы, и всякий хлам — только облизывается!
Дела Кунанбая начали поправляться, оставалось лишь задержать переписку и уничтожить бумаги, но из Омска вдруг грянуло распоряжение: на основании ранее полученных материалов корпус предлагал майору отправить Кунанбая со всем делом в Омск. Каркаралинские чиновники, уже порядком наглотавшиеся взяток, растерялись. О невыполнении приказа корпуса не могло быть и речи…
Кунанбай спешно отправил нарочного в свой аул. Когда там услышали об отправке в Омск, все в один голос решили, что Кунанбай будет осужден и сослан. А жигитеки и бокенши говорили, что Кунанбай уже приговорен и что его ссылают не то на дальний Север, где ездят на собаках, не то на гору Каф.
В своем салеме родным Кунанбай просил за него не тревожиться и особенно успокоить его старую мать. «В Омск съездить придется, но все должно кончиться благополучно», — сообщал он. Но, несмотря на это, Зере овладела немая печаль. Она стала чаще вздыхать и молиться. Временами, сама того не замечая, она среди молитвы громко говорила вслух: «Один он у меня был… один… единственный, несчастный…» — и этими немногими словами выдавала все, что непосильной тяжестью давило ее душу.
Обсудив распоряжение корпуса, Алшинбай, майор, Чернов и Тинибай решили, что уклоняться от поездки в Омск Кунанбаю не следует. Майор тотчас выслал вперед «почту с пером», кратко сообщая в корпус: «Выезжаем». Следом за ней должны были двинуться Кунанбай и майор со всеми материалами: он решил ехать сам и добиваться прекращения дела.
Вскоре Кунанбай тронулся в путь. В поездку были взяты и лучшие кони, и теплые уютные сани, и провиант на дорогу, и запасная упряжка. Набив деньгами карманы и голенища, Кунанбай выехал в сопровождении двух жигитов и верного Мирзахана.
С самого отъезда из Каркаралинска Кунанбая никак не переставало мучить сомнение. Он не доверял «вареной голове», несмотря на принятые тем богатые взятки и данные в ответ добрые обещания, и перед отъездом настойчиво просил Алшинбая и Тинибая: «Следите за майыром. Разрешите все вопросы до конца и пришлите мне вдогонку человека с сообщением…»
Через три дня после отъезда Кунанбая догнал в пути жигит Алшинбая. День был морозный, но солнечный: Жигит прискакал с заводным конем в поводу. Пышные гривы обоих буланых жеребцов, волнами струящиеся вниз, длинные челки и блестящие хвосты были покрыты серебром инея. От взмыленных коней валил пар — нарочный летел, не жалея их.