Путь Абая. Том 1 - Страница 119

119

Он задумался и промолчал. Дома у него — Дильда, мать нескольких его детей… Правда, Куандык как будто создана для него: она отличается и воспитанием, и умом, и обаятельной внешностью. В первый раз в жизни Абай видел в девушке такое сочетание красоты, ума, внутренней силы и дарования. Но поступить вопреки воле Кадырбая и забыть Дильду и детей — слишком трудно…

Он ценил Куандык рассудком, а сердце его оставалось спокойным. Тогжан, опять Тогжан ни на минуту не покидала его мыслей. Она стояла перед его глазами неотступным видением, точно ревниво отстаивая свои права перед красавицей Куандык. И Абаю казалось, что любовь, которую пробудила в нем Тогжан, сердце, которое она принесла ему, радость и счастье, которыми она подарила его, — в этом мире неповторимы: равной ей не было и не могло быть. Когда это видение появилось перед ним, Абай весь внутренне сжимался, и руки его, простертые для объятья, вдруг опускались.

И Куандык как будто чувствовала это. Горячее пламя вдруг вспыхнувшей любви тоже утихало в ней, заслоняясь дружеской привязанностью, но мечта о жизни с Абаем продолжала манить ее.

Не в силах решить, Абай посоветовался с ней самой: если она разрешит, он расскажет обо всем Асылбеку и Карашаш и поступит так, как они посоветуют. Куандык не возражала.

Абай переговорил с Асылбеком и Карашаш порознь. Карашаш одобрила сразу, — она так давно желала счастья Абаю. Но Асылбек возразил с тою же убежденностью, с какой Карашаш одобрила.

— Это невозможно, — решительно сказал он. — Дильда ничем не виновата, и Кунекен обижать ее не станет, — он просто не разрешит тебе этого, если не захочет разрыва с Алшинбаем. А бедную Куандык твоя родня будет презирать. Подумай, какой это будет удар для Кадырбая!.. Не дай бог, чтобы кто-нибудь узнал об этом, кроме меня… Пусть все это умрет здесь же!

То же Асылбек сказал и Куандык. Ее мечте не было суждено осуществиться. Но в день отъезда Абая они дали друг другу слово искать возможного пути, не оставляя надежды. Они расстались искренними друзьями.

От аула Кадырбая до зимовья Тобыкты — два дня пути.

Абаю было нелегко покидать гостеприимный, радушный аул. И чем дальше он отъезжал от него, тем дороже казался ему благородный облик Куандык — преданной, любимой супруги.

3

В этом году на всех жайляу было не так, как все прошлые годы. Невеселое лето, полное уныния, скорей напоминало осень. Старейшины, даже Кунанбай, перестали устраивать обычные сборы родичей. Слухи, сплетни и толки, роем кружившиеся над Тобыкты, заметно стихли. Спорить о стоянках и о выгонах было нечего: кроме рода Иргизбай и аулов Байдалы, Байсала, Суюндика и Каратая, везде было мало скота, и не для чего было оберегать пышную зелень предгорий — давнюю и постоянную причину ссор и раздоров. Тем, кто ворочал делами племени, не приходилось проявлять свою силу и власть. Почти весь народ страшно обеднел после джута, и подстрекатели предпочитали сидеть смирно.

«Прикидывайся печальником о народе. Вздыхай на сборах, тоскуй о благополучных днях. Притворяйся, что делишься последним, и, раздавая людям прокисшее молоко, приговаривай: «Кормлю голодающих…» В год, когда нужда делает народ хмурым, лучше быть скользким, изворотливым, а когда народ окрепнет и повеселеет, — грабь его по-прежнему…»

Такова мудрость грабителей, живущих за счет народа. Таков закон, записанный в войлочных книгах.

В этом году народ действительно вел себя необычно: все были угрюмыми и неразговорчивыми, — не скоро еще суждено разойтись насупленным бровям. За все лето на жайляу Тобыкты не состоялось ни одного тоя. Обычно в это время одна байга следовала за другой, а нынче не было скачек даже молодых коней-трехлеток. Привозили или отправляли невесту, совершали ли обрезание — все ограничивалось скромным угощением и проходило без обычной пышности.

И вдруг среди всеобщего затишья распространился необыкновенный слух: заговорили о ворах, о налетах конокрадов.

Аулы двинулись на осенние стоянки, уже было пройдено несколько перегонов, когда внезапно начались кражи. За каких-нибудь пять дней из табунов Майбасара, Жакипа и даже самого Кунанбая пропало двадцать отборных коней. Весть об этом мгновенно облетела все аулы. Те, кто был побогаче, усилили охрану табунов.

Но поймать конокрадов никак не удавалось. Обычно такую кражу не скроешь: там увидят свежесодранную шкуру, здесь — кровь и отбросы, тут — даже и мясо. Слухи и разговоры распространяются очень быстро. Но на этот раз не слышно было ни звука — кони словно канули в воду.

Сначала Кунанбай и Жакип, обсуждая случившееся, решили: воры налетели из соседних племен — Керея, Наймана или Сыбана. Это казалось тем вероятней, что все аулы расходились по осенним пастбищам, и потому ворам из уходящих племен было удобнее угнать с собой чужих коней.

Кунанбай задержал кочевку и разослал разведчиков по всем ближайшим родам. Маленькие конные группы во главе с Майбасаром и Изгутты, не щадя коней, объездили все ближние и дальние роды, но и там не удалось ничего нащупать. Самые ловкие, сообразительные жигиты обшарили все пустынные места, утесы, ущелья, овраги, даже складки безлюдных гор и холмов, но на след не напали.

Во время усиленных поисков пропало еще пять лошадей из аула Кунанбая. Пострадал не только род Иргизбай: у Байсала и Суюндика тоже увели несколько кобыл.

Только проходила ночь, как снова летели страшные слухи: «Увели!», «Опять увели!..»

119