Путь Абая. Том 1 - Страница 256

256

Он так и впился в лицо Абая. Тот, перестав смеяться, сурово повернулся к нему.

— Кенгирбая народ называл кабаном, потому что он за взятку кровь своих братьев пил, понял? Я не сын Кенгирбая, я сын человека, — холодно ответил он и быстро пошел от них.

Жиренше и Уразбай, с недоумением и злобой глядя ему вслед, застыли на месте, словно их палкой по голове ударили. Наконец Жиренше покачал головой:

— Зазнался он!.. Ну, посмотрим…

— Кунанбай тоже зазнавался, да чаша через край переполнилась, — зло сказал Уразбай. — С этим то же будет, дай срок…

Балкыбекский съезд быстро шел к концу. Начальники вскоре уехали, народ тоже стал разъезжаться. Абай со своими друзьями направился в Байкошкар. В тот же день и в ту же сторону тронулись и Жиренше с Уразбаем. Догнав Абая, они подхлестнули коней и, обогнав его на расстояние полета стрелы, поехали впереди отдельно.

После того резкого разговора, когда он обругал их, Абаю не представлялось случая поговорить с ними и объясниться. Он ударил своего саврасого и крупной рысью нагнал их. Но, едва он поравнялся с ними, оба, молча переглянувшись, пустили коней вскачь и быстро вынеслись вперед.

— Вот как?.. Понимаю! — крикнул им вслед Абай.

Задержав коней, они обернулись. Жиренше злобно выкрикнул:

— Вот так и будет! Хватит!

— Понимаешь — тем лучше! — добавил Уразбай.

И они снова поскакали вперед, кипя от злобы. Абай задержал коня, с горечью смотря вслед тем, кого называл друзьями. Он понимал, между ними началась вражда.

Такежан и Майбасар возвращались со съезда, окруженные целой толпой. Здесь тоже, не смолкая, ругали Абая. От Жиренше они уже знали о сорока отборных конях, обещанных Бараком.

— Мог вернуться и с почетом и с табуном, а возвращается и без почета и без коней, — негодовал Такежан. — Все обычаи нарушил, судил как русский начальник… Да и тот не сумел бы так унизить честь наших предков…

Но такого мнения держались только аткаминеры Тобыкты. Ни кереи, ни сыбанцы Абая не осуждали. Они приняли его решение и заявили обоим оязам: «С решением согласны, мы помирились». Жумакан и Барак от всего Сыбана, а Тойсары и Богеш — от Керея составили «мировую» и, приложив к ней свои печати, вручили начальникам. Они оценили Абая как человека новых мыслей, смело ломавшего старые казахские обычаи.

— Слова его — добрые. В них исцеление для народа. С этим человеком весь округ считаться будет, — говорили примирившиеся.

3

По дороге, ведущей из Антоны в Семипалатинск, ехала повозка с откинутым верхом, запряженная тройкой. На козлах сидел Баймагамбет и, пользуясь прохладой осеннего утра, то и дело погонял саврасых, бежавших крупной рысью. В повозке, обитой изнутри красным сафьяном, сидели Абай и его трое детей: Абиш, Магаш и Гульбадан. На бледном обычно, худеньком лице Абиша играл яркий румянец оживления. Он беспрерывно расспрашивал отца о предстоящей ему новой жизни:

— Где мы будем жить в городе, отец? У казахов или у русских?.. Вместе все трое будем жить?.. Лучше я буду жить отдельно у русских и учиться один!..

— Вот еще! Это я буду жить одна в русской семье! Там будет такая же девочка, как я, и я скорее вас выучусь! — со смехом перебивала Гульбадан, вообще говорившая гораздо смелее братьев. Оттеснив в сторону Магаша, она лежала, положив голову на колени отца. Абаю нравилась решительность девочки и ее жизнерадостность, не изменившая ей даже при первой разлуке с матерью. Пощекотав ее подбородок, он ласково ответил:

— Беззаботная моя, золотая!.. Ты, пожалуй, храбрее своих братьев, ты будешь жить отдельно… Отдам тебя в руки образованной русской женщине, которая тебе матерью будет. Всех вас хорошо устрою! Теперь и сам часто буду жить в городе, с вами буду. Для меня нет ничего важнее вашего ученья!

Он обеими руками обнял детей и крепко прижал их к себе. Магаш давно уже сидел молча, задумавшись: разлука с домом огорчала его больше, чем остальных. Абай, желая рассеять грусть мальчика, притянул его к себе и весело попросил:

— А ну-ка спой, Магаш, начинай, запевай песню!

Магаш был очень доволен, что отец обратился именно к нему. Тонкие губки его заиграли улыбкой, открывая белый ряд мелких зубов.

— А какую, отец? — оживился он, обнимая Абая. — Только я начинать не буду, боюсь, напутаю, начинай ты сам!

Гульбадан отлично поняла намерение отца и сама начала шутить с братом:

— Ну вот! Только скажут: «Спой!» — Магаш и упрется: «Пусть кто-нибудь начинает!» — весело вмешалась она. — Он совсем как жеребенок, что все назад пятится!

Все рассмеялись, даже Баймагамбет. Магаш смущенно спрятал лицо в подушку, но засмеялся и сам. Абиш вступился за него:

— Ты думаешь, раз жеребенок пятится, так он и вперед не бежит? Откуда тебе это знать, ты же верхом не ездишь?

Тут и Магаш быстро поднял голову:

— Куда ей жеребенок, она и на овце ездить не сумеет! А вот мой тай, который все пятится, летом на байге пять раз первым приходил, вот как!

И, совсем развеселившись, он повернулся к Абаю:

— Начинай песню, отец!

Абай запел «Козы-Кош», и дети стали подпевать ему.

Поездка длилась два дня. Абай то пел, то рассказывал детям сказки или заставлял Абиша и Гульбадан самих рассказывать то, что они знали. Когда путников начинал одолевать сон, они все, не исключая и Баймагамбета, снова затягивали песню. Так они добрались наконец до города.

По совету Михайлова, Абай отдал Магаша и Гульбадан в училище. Учиться они должны были в разных школах — мужской и женской, но жить Абай устроил их вместе в одной русской семье, которую рекомендовал Андреев. С Абишем Михайлов посоветовал поступить иначе. Абиш уже знал арабскую грамоту, отличался понятливостью и большой любознательностью. Занимаясь в ауле с толмачом и постоянно разговаривая с ним по-русски, он уже хорошо понимал русский язык, но для начальных классов был по годам велик. Поэтому его решили поселить отдельно у образованных людей, которые могли бы помочь ему совершенствоваться в русской речи и следили бы за его общим воспитанием. В школу его не отдавали, Абай нашел для него опытного домашнего учителя.

256