Путь Абая. Том 1 - Страница 94

Сейчас котибаки стояли совсем рядом с аулом Кунке. Достаточно самого незначительного повода — и крошечная искра может разгореться пожаром. Кунанбай непрерывно прибегал к насилиям и намеренно вызывал соседей на столкновение. Зере, поняв его цель, снялась с места раньше других и стала аулом тоже вблизи стоянки Байсала: она решила сдерживать табунщиков и озорных жигитов и не допускать несправедливостей, какие проделывал аул Кунке.

Улжан тяжело переживала и эти стычки, и враждебное отношение Кунанбая к памяти Божея. Он даже ни разу не был на могиле покойного. Неужели он будет упорствовать и теперь, через год после его смерти? Улжан говорила об этом, вздыхая.

Абай мрачно насупил брови и глубоко задумался. Весь этот день он был молчалив, а ночью ворочался в постели, не в силах сомкнуть глаз. Первый раз в жизни мать посвящала его в дела аула, во все подробности тяжбы отца и делилась с сыном горечью, накипевшей в ее сердце. Может быть, она считала, что Абаю пора принимать участие в делах старших? Она говорила горячо, откровенно, ничего не скрывая от сына.

На следующий день к обеду вернулся Ербол, и оба друга ушли пить кумыс в Большую юрту. Внезапно за дверьми раздался громкий голос Кунанбая. Он приехал один и раздраженно говорил что-то, слезая с коня. На минуту он задержался у входа в юрту.

— Эй, Жумагул, Мирзахан! Идите сюда! — крикнул он, переступая порог.

Оба жигита вошли тотчас же. Кунанбай прямо прошел к переднему месту и заговорил, не успев еще усесться:

— Байсал неспроста стал возле моего аула. Он нарочно гонит свои табуны в нашу сторону. Что ж, посмотрим, кто кого! Берите шокпары и соилы, отправляйтесь туда и отгоните его табуны за аул, на самое далекое пастбище!

Жигиты вышли. Через минуту на улице застучали их соилы, послышался топот выводимых коней. Абай вышел из юрты.

— Эй, постойте!

Он подошел ближе. Жигиты уже были на копях и завязывали свои малахаи.

— Что вы собираетесь делать? — спросил их Абай.

— То, что полагается во время набега. Что тут особенного? — ответил Жумагул. В голосе его звучало раздражение.

— Нет, ты не сделаешь этого! Послушай меня! — начал было Абай.

— Э-э, не предлагаешь ли ты мне ослушаться мирзы? — резко перебил Жумагул.

Абай вспыхнул и вплотную подошел к нему.

— Не бесись! Постой! — крикнул он. Глаза его налились кровью. Бледное лицо потемнело. Пальцы сжались в кулак. Жигиты невольно остановились.

— Гнать и бить лошадей не смейте! Просто скажите табунщикам, чтобы уходили отсюда, и вернитесь!

— А как же приказание?

— Вот это и есть приказание! Я сказал! Попробуй только поступить иначе, жестоко поплатишься! — пригрозил Абай.

И голос и вид его были настолько необычны, что Мирзахан и Жумагул невольно призадумались, отъезжая. Абай с тем же решительным видом вошел в юрту и твердо обратился к Кунанбаю.

— Отец, на наших широких жайляу корму летом более чем достаточно. Зачем же так скупиться и озлоблять родичей? — спросил он.

Кунанбай холодно повернулся к нему.

— Ты, наверное, думаешь, что за Байсала некому заступиться? — едко спросил он. — По-твоему, может быть, он не должен возвращать мне мое зимовье?

Абай не сдавался. Он продолжал так же твердо:

— Так ведь то — зимовье, а здесь — жайляу!

— А разве счеты за зимовье не сводят на жайляу? Разве справедливо было, по-твоему, воспользоваться моим несчастьем и захватить мою землю?

Абай, помолчав, сказал возможно спокойнее:

— Говоря правду, начал насилие не Байсал, а мы сами… Не он ли все эти годы просил вас только об одном зимовье? Не из-за этого ли зимовья он когда-то последовал за вами и участвовал в избиении Божея?.. Отбирать единственный полученный им клок земли — несправедливо. Вот из таких дел и разгорается…

Отец резко оборвал его, стараясь все же сдержать свой гнев:

— Довольно, не болтай! Не тебе со мной спорить!

Абай переждал с минуту, но затем заговорил снова:

— Пойти на ссору из-за выгона на таком огромном жайляу — недостойное дело…

Раньше, когда разговор шел о делах рода, Абай боялся высказываться открыто, он говорил осторожно, робко и путался, словно язык отказывался повиноваться ему. Но сейчас Кунанбай почувствовал в голосе сына что-то новое.

Он оглянулся.

Зере и Улжан молча внимательно прислушивались к их разговору. Может быть, и они думают так же, но не осмеливаются говорить открыто, в глаза? Кунанбай невольно остановился. Несколько минут он сидел неподвижно, потом прилег на бок, подперев голову рукой; Абай тотчас подал ему подушку, Кунанбай подложил ее под руку, повернулся к сыну спиной и глубоко задумался.

Не встретив резкого отпора, Абай решил перейти к другому делу.

— В семье и дети, и все близкие должны делиться с вами тем, что их тревожит. Разве хорошо, если они не смеют ничего сказать и принуждены все скрывать от вас? Вы тоже должны выслушивать их и знать их мнение! — начал он.

С религиозным отцом лучше было, пожалуй, разговаривать книжным языком, упомянуть о первой и второй заповедях. Расчет Абая оказался верным, Кунанбай искоса посмотрел на него и явно приготовился слушать. Абай заговорил свободнее:

— Разрешите мне сказать еще об одном деле: об асе Божея. На нас, его сородичах, лежит много обязанностей, а мы их до сих пор не выполнили. О прошлом теперь говорить поздно. Но нынче все готовятся к асу. Он будет испытанием не одних жигитеков: этот ас — проверка человечности, кровного родства, совести… Когда Божей умер, мы остались в стороне. Теперь мы обязаны участвовать в асе!